Вельяминовы. За горизонт. Книга 3 (СИ) - Шульман Нелли (читать книги бесплатно полные версии txt, fb2) 📗

– Я тоже склонна так думать, особенно после вечерней экскурсии в компании… – она указала глазами на потолок, Надя переставила рычажок радио на полную громкость. Едва заехав в квартиру, включив воду в душе, Аня шепотом велела:

– Все разговоры только здесь или под музыку… – они были уверены, что апартаменты оборудовали жучками. Надя почти весело думала, что комитетчики выслушали все программы радио и все музыкальные передачи. В динамике раздался низкий голос диктора:

– Час классики. По заявкам трудящихся, звучит музыка Фредерика Шопена. Ноктюрн номер девять, ми-бемоль-мажор, исполняет маэстро Генрик Авербах, Великобритания… – на афишах тоже писали о британском гражданстве музыканта:

– Но Израиль в статьях им никак не обойти, – хмыкнула Надя, – они не могут скрыть, что маэстро выжил в концлагере, что он вырос в Израиле… – ей впервые пришло в голову, что можно попросить кого-то из мужчин найти следы их матери на западе:

– Но я там буду под чужой фамилией, – сглотнула Надя, – они меня не послушают и правильно сделают. Они решат, что я подсадная утка с Лубянки. Впрочем, я такая и есть… – Аня рассказала ей о визите в Комитет:

– Не знаю, чего они хотели добиться, – пожала плечами сестра, – меня подержали в запертой комнате и привезли домой… – потянувшись, Аня взяла ее руку:

– Но ты была рядом, – серьезно сказала сестра, – я это чувствовала… – Надя отпила кофе:

– Меня привезли из Колонного Зала, с репетиции… – ее голос звучал спокойно, – а потом отправили обратно. Не обращай внимания, они играют с нами, как кошка с мышкой. Может быть, он… – Надя коротко кивнула на фото, – решил на нас лично посмотреть… – девушка напомнила себе, что нельзя ничего говорить сестре:

– Иначе Аня, как ребе Лейзер, выйдет на Лубянку с плакатом. Или даже встанет на Красной Площади… – Надя была уверена, что сестра так и сделает:

– Она закончит психушкой, меня сунут в колонию, а Павла запрут в детдоме. Что случилось, то и случилось. Когда мы вырвемся из этой страны, мы обо всем забудем… – Надя только заметила:

– Ясно, что за тобой следили. Впрочем, без чекистского сопровождения мы не останемся… – губы скривились, – впредь надо вести себя осторожней… – когда Аня пошла в ванную, Надя отыскала в кошельке мелочь:

– Я за сигаретами, сейчас приду… – крикнула она. Угловой гастроном закрывался в восемь вечера:

– Я в магазин, – беззаботно сообщила она милиционерам, – могу принести вам булочку… – старший зевнул:

– Выпечка вечером всегда заветренная. Ничего, у нас есть пряники…

Надя не хотела рисковать домашним телефоном. Вход в гастроном от подъезда виден не был. Пока они сидели за кофе, прошел быстрый дождь. Луна отражалась в черных лужах на мостовой, тускло освещенная будка пустовала. Сунув в карман мягкую пачку «Явы», Надя нащупала двухкопеечную монету:

– Он меня не вспомнит, – подумала девушка, – я буду долго объяснять, кто я такая… – ей не пришлось объяснять:

– Приезжайте завтра, – велел Неизвестный, едва поздоровавшись, – хорошо, что вы позвонили. Я о вас думал, то есть не о вас, а о новой скульптуре… Но и о вас тоже… – торопливо поправил он себя, Надя рассмеялась:

– Непременно приеду… – девушка помолчала. Ей не хотелось называть художника товарищем:

– Мэтр, – наконец, добавила Надя, – я приеду, мэтр. Можно, я привезу брата? Ему четырнадцать, он студент училища при Суриковке… – Неизвестный разрешил. Попрощавшись, звякнув трубкой, Надя привалилась виском к холодному стеклу:

– Если бонза об этом узнает, он заставит меня сообщать о разговорах в артистической среде. Впрочем, он и так заставит. Ничего, вру я уверенно. И вообще, я девушка легкого поведения, у меня ветер в голове…

Выпрямив спину, Надя зашагала к дому.

Горячее дыхание обжигало Генриху щеку, от девушки веяло сладким, тропическим ароматом.

Верхний свет в гостиной потушили. На отодвинутом к стене столе поблескивали пустые бутылки советского шампанского, поллитровка «Столичной» с красной этикеткой. Рядом стояло разоренное блюдо с остатками румяного гуся. Девушки приготовили русский салат оливье и винегрет, испекли наполеон:

– Мы принесли картофельный салат… – рука Генриха лежала на ее стройной талии, – оливки, сыр, колбасу… – почти два десятка парней и девушек не оставили и следа от праздничного стола. Кроме водки и шампанского, в дело пошло и немецкое пиво, доехавшее до Москвы с остановкой в Варшаве:

– Мы не могли не угостить советских друзей нашей гордостью, – весело сказал Генрих, – берлинским белым… – они не забыли и бутылку малинового сиропа.

Крутилась пластинка в проигрывателе, на паркет падал мягкий свет торшера. Мигал черно-белый экран телевизора. По настоянию девушек, они выключили звук:

– Подумаешь, футбол, – закатил кто-то глаза, – лучше послушаем музыку, потанцуем… – двадцать пятого сентября в Москве разыгрывалось дерби между ЦСКА и «Торпедо»:

– Улицы словно вымерли, – смешливо подумал Генрих, – кто не на стадионе, тот у телевизора. Хотя здесь не Америка, телевизоры стоят только у партийных бонз или сотрудников органов, как у этой девицы. Трудовая Москва слушает радио с пивом и воблой, а не распивает шампанское перед экранами… – ему на мгновение стало брезгливо.

Света, как она представлялась по-русски, прижималась к Генриху высокой грудью. От девушки веяло жаром, черные кудри падали на платье светлого шелка. Кожа у нее была цвета темной карамели, за длинными ресницами томно светились большие глаза. Генрих бросил взгляд через ее плечо:

– ЦСКА ничего не светит… – в середине второго тайма «Торпедо» уверенно вело в счете, – ребята говорили, что киевское «Динамо» никому не догнать, они станут чемпионами, а за остальные места на пьедестале поборются московские команды…

В общежитии строительного треста, возводившего новые кварталы, Генриха встретили кумачовым лозунгом: «Дружба-Фройндшафт» и чуть ли не оркестром. Секретарь комитета комсомола горячо сказал:

– Вот, пожалуйста… – он зашуршал газетой, – на завод «Актюбрентген» в рамках производственного обмена, приехал инженер будапештского предприятия по ремонту рентгеновских аппаратов, товарищ Шандор Хольбок. Специалисты и рабочие помогают ему ознакомиться с производством… – секретарь гордо добавил:

– Но товарищ Рабе, ребята, не инженер, а каменщик и автомеханик. Он закончил службу в армии, является отличником на курсах русского языка. Товарищ Рабе проведет с нами год работы и учебы, это очень почетно… – парни и девчонки, собравшиеся в комитете комсомола, даже зааплодировали. Через неделю Генриху предстояло выступить с первым комсомольским поручением, докладом о строительстве Стены:

– Ты ее возводил, тебе и карты в руки, – серьезно сказал секретарь, – это дело большой политической важности… – Генрих собирался даже начертить схемы:

– Хорошо, что здесь я буду строить дома, – подумал юноша, – я, по крайней мере, принесу пользу… – на вечернем отделении педагогического института он оказался чуть ли ни единственным мужчиной. Услышав его просьбу, офицер из административного отдела, занимавшийся обустройством курсантов в городе, кивнул:

– Школа очень важное звено нашей работы, товарищ Рабе. Вы познакомитесь с советской педагогикой, основами воспитания юного поколения строителей коммунизма… – Генрих часто вспоминал веселый голос матери:

– Милый мой, у меня нацистская шелуха от зубов отскакивала. Увидишь, с коммунистической ерундой тоже так случится… – мать оказалась права. Еще в ГДР Генрих поймал себя на том, что рассуждает о социализме, даже не задумываясь:

– Мама называла покойную тетю Эмму пилой, а та маму шарманкой… – губы дрогнули в улыбке, – но сейчас передо мной настоящие шарманки…

Генрих ни на минуту не сомневался, что Света не имеет никакого отношения ни к Конго, ни к Университету Дружбы Народов: